Иногда думаешь: не ошиблась ли судьба, послав одному человеку столько испытаний, что хватило бы троим? Но ветеран Слободского спиртзавода Сусанна Черменина не копит обид – что прожито, то прожито.
Совсем скоро, 12 февраля, Сусанне Степановне встречать своё 90-летие. А её бесхитростный рассказ поражает даже земляков-одногодков, которые сами повидали немало лиха в военные 40-е.

Что такое голод и мыканье по чужим углам, я узнала в самом нежном возрасте, оставшись без родителей в полтора года. В итоге приютила меня старушка, которая в царское время была купчихой, а при новой власти тихо доживала свой век, находя утешение в религии. Вместе с ней я тоже часы напролёт молилась, клала земные поклоны по 40 раз и выучила множество молитв наизусть. Не оттого ли и милость Божия ко мне такая особенная – столько раз Господь и спасал, и испытывал.

То были годы, когда даже при живых родителях дети не видали излишеств, моё же сиротское детство проходило совсем незавидно. Школьный ранец и тот учителя подарили мне из жалости – своего купить было не на что.
Иной раз подкатит такая горечь, что и жизни не жаль: зачем самой мучиться, да ещё быть другим в тягость? До страшных вещей додумывалась… но у судьбы, видимо, были на меня другие планы. Когда в 10 лет я пошла вешаться, вовремя соседка уследила и спасла меня.
А во второй раз, в 5-м классе, я придумала утопиться весной, на большой воде. Поставила на берег свой дарёный портфельчик и бросилась в реку… только снесло меня аккурат к брошенной над течением большой сосне, и хлястик пальто зацепился за ветку, а там уж прохожие подбежали и вытащили.

Всё это происходило в Малмыжском районе, откуда я родом. Там же я окончила Ройскую школу ФЗУ (фабрично-заводского ученичества) и в Слободской приехала по направлению – на местный спиртзавод. Здесь новичков распределял по участкам главный инженер Иван Фёдорович Стадников. Поскольку в нашей группе я оказалась самой крепкой и рослой, на мой счёт сомнений не возникло:
– Тебе, – сказал Иван Фёдорович, – работать на генцах.
Так в обиходе называли запарники Генце (по имени немецкого изобретателя) – один из первых этапов производства. Это резервуары, где растёртое в кашу сырьё обдаётся горячим пбром. Работа тяжёлая, и ещё недавно у генцев стояли сплошь мужчины – но уже шла война, и мужчин с производства призвали на фронт.

Особенностью старой производственной линии (сейчас, конечно, всё иначе) была близость участков друг к другу. Вот и получалось, что свёклу для подачи на генцы мыли чуть не у нас над головами. Сверху грязь и влага летели в нашу сторону, и к концу смены мы так устряпывались, что со стороны походили на нечистую силу. Вдобавок к сырости, в цехе стояла жарища, – вентиляции тогда в помине не было. Потому зимой здесь работалось всё-таки полегче.
На заводе мы получали хлебный паёк (500 граммов в день), да из дома приносили кто чем богат. А как ты свою порцию на смену растянешь – дело твоё. Так, по строгости военного времени, мы работали без выходных по 12 часов день, думая, что хуже работы нарочно не придумать. Но потом нас стали посылать на заготовку дров.

Хорошо мне помнится тот раз, когда нас (30 заводских рабочих) отправили в район торфяников, чтобы собирать после торфоразработки пеньки для заводской котельной. Заверили, что едем на 20 дней, а продлилась эта эпопея до самой весны. Потоптали мы снег летними башмачками да лаптями!
Нехорошо ещё вышло, что перед отправкой нас обнадёжили: мол, берите с собой тюфяки, на месте набьёте их соломой  – вот вам и матрасы. А на месте сказали другое: «Какая ещё солома? Она на корм скоту». Получилось, в чём мы приехали на заготовки – в том и спали. Добавлю к этой картине, что почти все окна нашего барака были без стёкол.
А впереди ждал ещё один «сюрприз»: вечером открылись двери, и зашла группа мужчин в странном обмундировании. Оказалось, барак нам предстоит делить с пленными немцами. У каждого из них был при себе небольшой пузырёк, непонятного нам назначения. Но скоро прояснилось: когда пленные стали готовиться ко сну и сняли верхнюю одежду, по подкладам у них гуляли полчища вшей. Горстями немцы собирали кровососов с подклада и ссыпали в свой пузырёк, а сверху запечатывали пробкой – вот такая нехитрая гигиена.

Здесь, на заготовке леса, наш режим выглядел так: подъём в 5-м часу, завтрак в столовой (как правило, похлёбка из мёрзлых овощей – картошки да капусты), потом 6-километровый переход до делянки и там 12-часовая смена. Уже в вечерних потёмках мы возвращались в столовую. Этот обратный путь, несмотря на усталость, старались пройти как можно быстрей – чуть не бегом. Причина простая: чем больше припозднишься, тем больше бригад отужинает раньше тебя, и тем прозрачней будет похлёбка. (Чтобы всем хватило, повара, не мудрствуя лукаво, разбавляли её простым кипятком).
Случались ещё и внеплановые смены, когда требовалось загрузить торфом состав на проходившей рядом узкоколейке. И нередко такие смены затягивались на всю ночь, так что ложиться уже не было резона. Тогда мы, щурясь от недосыпа, будто недавно народившиеся котята, сразу шли на завтрак в столовую – и снова на свои делянки. Когда весной после этой вахты я вернулась в Слободской, то с трудом переставляла ноги.

Сроду я не боялась тяжёлой работы, но пережитое оказалось выше моих сил – в свои 18 лет получила диагноз «дистрофия 1-й степени», а проще сказать, крайнее истощение. Угодила на больничную койку. Невесело сироте коротать больничные дни, зная, что никто не придёт навестить с гостинцем или хоть с добрым словом. (В Слободском я жила на квартире, и грех жаловаться – хозяева были неплохие люди, но у самих пять детей, так что не до меня им, конечно, было).
Приходя к моим соседям по палате, родня с завода, как минимум, всегда могла принести свежей барды. Барда хоть и считается по науке «отходами спиртового производства», но в голодном тылу стала нелишней и для многих спасительной добавкой к хлебному пайку. Мне же оставалось одно – отвернуться к стенке, чтобы никто не увидал моих слёз. А молодость всё-таки взяла своё: через несколько недель я поправилась и вернулась к работе.

По скованной льдом Вятке мы перевозили дрова для завода из-за реки. В повозки и сани обычно запрягали быков, – лошадей забрал фронт. И однажды на этих самых быках мы с подругой Любой провалились под лёд. На наше счастье, случилось это возле городского берега – у Собачьей горки. Подбежали люди, кинули нам спасительную верёвку, а подошедший следом трактор вытянул быков. Быкам от зимнего купания хоть бы что, а вот меня с Любой доставили на завод почти без памяти. Тут же нас обеих раздели, стали натирать спиртом, а для пущего эффекта дали выпить по глотку. Откуда им знать, что я от роду не пивала спирта и не знала этой науки – задерживать дыхание перед глотком и выдыхать потом небыстро через нос. Ничего этого не сделав, я так обожгла себе слизистую, что следующие два месяца не могла говорить, а из пищи с трудом глотала одно лишь тёплое сусло.

Теперь расскажу вам, отчего 70 лет назад начала заниматься зарядкой, и не оставила этой привычки до сих пор. Когда зимой с 1943-го на 1944-й мы заготовляли лес в Каринке, много снега лежало повсюду. Неся на плече 2-метровый чурбак, я умудрилась застрять ногой меж двух лежащих брёвен, запорошённых сверху снегом. Вот и вышло: одна нога «в капкане», вторая на весу, а тяжёлый чурбак тянет в сторону, да как крутанёт меня – хорошо было слышно, как позвоночник хрупнул…
Врач (бывший военный хирург) первым делом заверил:
– Главная Ваша опора сейчас – собственная сила воли. Если начнёте день по дню укреплять спину упражнениями, то вернётесь к нормальной жизни. А дадите слабину – можно весь остаток жизни провести лежачим инвалидом.
Упорства мне было не занимать, и потихоньку, превозмогая себя, я вернулась к обычной жизни. Правда, первые четыре месяца вылежала на твёрдых досках полатей, чтобы сохранить позвоночник от нежелательных изгибов.

Уже после выздоровления, в 1944-м, я оказалась в Шестаково – тоже на заготовке дров. И тут приключилась другая напасть. Нас, 40 человек заводчан, поселили в строении, где взамен путной крыши лежал ничем не обшитый настил из бревён. Снаружи его засыпало снегом, и кабы не оттепель, до весны вполне можно жить.
На нашу беду, посреди зимы оттепель всё же случилась, и вся снеговая шапка с настила капелью пролилась внутрь. Залило все наши пожитки, что хранились в доме! Возвращаемся из леса насквозь промокшие, а сменная-то одежда ещё сырей… В довершение всех невзгод, наутро опять ударил мороз, и не успели мы выйти на улицу, как наша непросушенная одежда застыла ледяной коркой. В ту пору я страшно обморозила руки: отмершая кожа так целой «перчаткой» и снялась с обеих кистей. Думала, без пальцев останусь, а ничего – все целы.

Так, идя от испытания к испытанию, я укреплялась в мысли: правду писали в старых книгах – Бог никому не пошлёт тяготу свыше его сил. Непонятно, откуда и брались моё здоровье и стать, если с детства до зрелых лет я редко ела досыта, а работала в постоянной надсаде.
И если мой пример для Вас достаточно убедительный, то поверьте мне и в том, что работа здоровей безделья. Именно из этих соображений я в своё время отказалась от благоустроенной квартиры – там от спокойствия человек киснет. Зато в частном доме неотложных дел столько, что некогда хворать: пока истопишь печку, покормишь собак и кошку, потом смотря по сезону – зимой уборка снега, летом огородные работы.

После войны ещё 40 лет я работала на заводе – до середины 80-х, и всё это время по скользящему графику (на три смены). Вставала на разные участки, и везде справлялась: кроме генцев, освоила работу в бродильном и дрожжевом цехах, и на подаче зерна…
Если предлагали подработку – тоже не отказывалась: копейка в доме не лишняя. И порой так получалось, что не успею прийти после смены домой, а уже следом бежит посыльный: «У тебя сменщица заболела, – выйдешь ли за неё?» Порой случалось отстаивать три смены кряду – целые сутки.
К чести начальства, мои заслуги не обойдены вниманием. По итогам военных лет мне вручили медаль «За доблестный труд», орден «За вклад в Победу» и ещё несколько наград, а в последующие мирные годы я заработала звание «Ветеран труда». Моя фамилия занесена в заводскую книгу Почёта.
Одним из самых ярких воспоминаний молодости осталось участие в 3-м Всесоюзном съезде работников спиртоводочной и винодельческой промышленности (1947-й год). Представьте, от всей рабочих нашей отрасли из области выбрали одну меня, а из руководства – председателя обкома профсоюзов работников спиртовой промышленности Мартьянова.

…Но всё же и в зрелые годы судьба не забывала испытывать меня на прочность: муж последние 10 лет своей жизни тяжело болел, а сын, не дожив до 36 лет, погиб в дорожной аварии. Вдобавок в новом веке пришлось столько переживать за родной завод, когда он пришёл в упадок, и производство замерло.
В лучшие же времена огорчало другое – предвзятость земляков, которые за глаза величали нас «пьяным заводом». Помню, уволенные из-за выпивки новички так прямо и бросали в сердцах, уходя после расчёта:
– Конечно, вы тут годы на производстве, спирт пьёте как водичку – начальству-то и невдомёк, кто на смене выпивший. А нас крайними сделали…
Вопреки этим огульным словам, любителей спиртного на предприятии было совсем немного. И большое число работников даже вовсе не пили. То ли сказалось общее правило – «сапожник без сапог»… Или, может, для кого-то близость и доступность спирта лишала этот продукт всякой привлекательности?
А про себя скажу, что и без крепкого напитка горечи в моей жизни хватало, так что усугублять её никакого желания не было.

На основе записи историка и краеведа Сергея Серкина
Подготовка публикации, фото – Н. Лихачёва, Центр патриотического воспитания им. Булатова