30 октября уходящего года эта жительница посёлка Октябрьского отметила свой восемьдесят восьмой день рождения. Глядя на Елизавету Шутову, односельчане говорят восхищённо:
- Мы и не надеемся дожить до твоих лет, а ты, Елизавета Алексеевна, мало того что своими ногами ходишь, так ещё и в ясном уме пребываешь! Не иначе как это судьба расплачивается с тобой за пережитое в юности...

Верна ли их догадка – о том мы рядить не будем, а лучше послушаем воспоминания самой Е. Шутовой, записанные нами в преддверии Нового года.

1

Я родилась в селе Ильинском. Четыре брата было у меня и четыре сестры. Сейчас в живых остались только две сестры, Елизавета и Нина (обе живут в Слободском).

Спасибо нашим заботливым и трудолюбивым родителям: без потерь пережила семья голодные 30-е, когда в день на человека давали по 400 граммов хлеба.

В 1939-м, окончив 7 классов, я уехала в Слободской учиться на медсестру (учились мы в здании, где сегодня размещается отдел полиции). Когда началась война, это здание отдали под госпиталь, а нас перевели доучиваться в Халтурин (Орлов). Здесь снова главным испытанием стал голод. Не имея лишних денег на еду, я замешивала муку с водичкой и солью и пекла себе сочни на железной печке.

2

Голод оставался моим спутником и на первой работе (медсестрой в больнице под Кировом). Моя зарплата составляла 72 рубля. Однажды, скопив денег, я отправилась на кировский базар покупать себе новые галоши взамен прохудившихся. По базару ходил высокий мужчина и продавал буханку хлеба за 300 рублей. У меня с собой было 330. Увидав эту буханку, я не удержалась и купила её. И пока добиралась к себе домой в пригород, откусывала понемногу. До порога донесла одну только корку. На квартире хозяйка встретила меня вопросом:

- Ну что, Лиза, купила себе галоши?

А я ей вместо ответа корку показываю… Вкус буханки этой вспоминается мне до сих пор.

3

Когда из нашей больницы одну сотрудницу призвали на фронт, она написала мне в письме:

- Лиза, просись и ты в армию. Здесь хотя бы кормят.

Послушав её совета, я пошла в военкомат, и в феврале 1944 года меня призвали. В долгую дорогу моя знакомая, Варвара, снабдила меня караваем-ярушником. Шесть дней ехала я в эшелоне с этим караваем за пазухой, отщипывая по крошечке. Так и добралась до места – станции Осташково в Калининской (ныне – Тверской) области. Здесь, узнав о моей специальности медсестры, меня взяли в полевой подвижной госпиталь № 4191 под начальством главного врача – подполковника Витковского.

Работал этот госпиталь в 2-3 километрах от переднего края, поэтому грохот взрывов и рёв самолётов очень скоро стали для нас привычным делом.

4

Подполковник Витковский был грозен, дисциплину держал железную: следил, чтобы никаких «любовей» и свиданий не заводили медсёстры. Да нам и без его внушений было не до того: работая сутками напролёт, иной раз поесть толком не успевали, тут же и засыпали – в ногах у раненых. Какие уж тут свидания!

Причём ходячих раненых у нас почти не было, – отчего-то доставляли в наш госпиталь в основном тяжелораненых. В мои обязанности входило многое: перевязки, переливания, внутривенные уколы… Видимо, с работой я справлялась неплохо, раз писем с благодарностями от выздоровевших бойцов получала иногда по 20 штук сразу.

Запомнилось, как один солдат (Виктор Волков из Горького) на прощание прочитал мне четверостишие:

Уеду ль сегодня – не знаю,
Руку прощанья подай,
Пришли поцелуй и признанье,
Полюби меня и мой край.

5

Однажды неподалёку от Кенигсберга под моей опекой оказались сразу 60 раненых (все находились в одной большой палатке, американской). Уколы и капельницы, переливания и перевязки следовали друг за другом, так что дух перевести было некогда. И тут один боец позвал:

- Сестричка, сделай милость, напиши мне письмо домой.

Записала я строки, что он диктовал, и прошусь: «Подождите чуть-чуть, товарищ – мне теперь надо отлучиться ненадолго, чтобы проверить переливание у другого раненого». Возвращаюсь через минуту, – написала на его письме адрес (оказался он из Пермской области) – и снова к другому больному умчалась. А когда вернулась во второй раз – смотрю, тот боец уже мёртвый лежит. Вот и написали мы письмо… Ничего мне не оставалось, как сделать внизу приписку, что автор этого послания в госпитале скончался от ран.

6

Вот ещё что вспоминается: как-то принимали мы раненых, обутых в ботинки. Стали потихоньку скручивать с них портянки-обмотки, такие большие – около метра. Наматываешь эту портянку на руку, а там треск стоит. Это трещали извечные спутники окопной жизни – одёжные вши. А раненый, смотришь, пальцами на ноге шевелит и радуется. Сколько-то километров он протопал, не разуваясь и не отдыхая по-человечески?

7

Уже после Победы было: в Гданьске (на балтийском побережье Польши) под начальством замполита Касаткина довелось мне участвовать в осмотре двухэтажного здания, которое, по-видимому, было частью концлагерного комплекса. Зайдя в одну комнату, мы увидели несколько деревянных ларей. Заглянули в один ларь – а там головы с чёрными волосами. Заглянули в другой?– в нём руки как дрова навалены, в третьем ?– ноги человеческие!!! Это педантичные душегубы так рассортировали убитых.

Идём дальше и в угловой комнате на столе находим бруски мыла. Спросили замполита: «Товарищ капитан, почему здесь мыло брошено?» А он в ответ: «Из костей мыла не сваришь…» Похоже, что из этих трупов фашисты мыло варили. Нет слов, чтобы передать наш испуг и расстройство при виде этой картины.

8

В день, когда объявили Победу, у нас ещё было полно раненых; работы хватало. Но праздник есть праздник: к вечеру накрыли длинный стол, главврач сказал речь, и всем налили вина. А я до этого дня даже не знала вкуса спиртного, и здесь не собиралась пробовать. Однако рядом сидящий парень «удружил», объявив во всеуслышание:

- Товарищ подполковник, а вот на нашем краю Шутова не пьёт.

Подполковник нахмурился:

- Шутова, ты что же, не рада Победе?

Не найдя что возразить, я собралась с духом и выпила (вместо рюмок были у нас консервные банки с приделанными ручками).

9

Домой я вернулась в 1948 году. Устроилась медработником в детский дом, организованный от меховой фабрики. В ту же пору приехал в село Валентин Шутов – человек, с которым мы сошлись, расписались и прожили вместе более 30 лет (в 1980 году его не стало). Так получилось, что даже фамилию при регистрации брака мне не пришлось менять: оба мы были Шутовы.

Когда в 1954 году мы переехали в посёлок Октябрьский, я поначалу работала дезинфектором (проверяла санитарное состояние жилья и т.д.). Потом в посёлке выстроили больницу, и меня приняли туда медсестрой. А мой супруг работал крановщиком на погрузке торфа.

10

Не имея своих детей, мы удочерили из детдома девочку Алю. Она хорошо училась, и верилось нам, что счастья в жизни Аля увидит больше, чем мы с Валентином Ивановичем. Только вот по-другому распорядилась судьба, не дав Алевтине ни счастья, ни долгих лет жизни. В прошлом году её не стало.

Сейчас помощником мне стал 24-летний внук Алексей, который уже отучился в институте и нынче пришёл из армии. Да и сама я не спешу опускать руки: огородничаю потихоньку и на судьбу не жалуюсь.

За свою долгую жизнь Елизавета Алексеевна получала награды и за военную службу, и за мирный труд. Вот лишь некоторые: орден Отечественной войны II степени, медаль Жукова, медаль «Ветеран труда», медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», памятный знак «Фронтовик 1941-1945» и другие.

Информация – Н. Лихачёва,
Центр патриотического воспитания
им. Г. Булатова.