В детстве многие вещи кажутся нам естественными лишь потому, что нет ещё жизненного опыта и не с чем сравнить увиденное. Много лет прошло после смерти отца, прежде чем я заметила, что на снимках он выглядит старше своего возраста. Это неудивительно, если учесть, сколько ему пришлось пережить. Вот только сам Павел Иванович был не любитель вспоминать о пережитом, – про его военные и госпитальные будни мы с братом больше узнали из пересказов родственников, и было это уже после внезапной смерти отца.

Получилось как у многих детей нашего поколения – папы давно не было в живых, а мы всё ещё продолжали знакомиться с ним.

Отец был 22-летним красноармейцем, когда зимой 1939-го очутился на советско-финской войне. Той самой, что на страницах официальной прессы получила в те годы обтекаемое название «зимний конфликт».

Желание советского руководства было объяснимым – хотя бы немного отодвинуть государственную границу в сторону от Ленинграда, чтобы в случае войны с Германией не потерять Северную столицу в первые же часы войны.

Полтора года Советский Союз пытался решить этот вопрос с помощью дипломатии, однако финскую сторону не устроил ни один вариант (а было их немало – обмен территориями, выкуп и т.д.). Между тем, перспектива будущей большой войны с гитлеровским режимом проступала всё отчётливей, и времени для церемоний уже не оставалось… Тогда дипломаты умыли руки, уступая дорогу военным.

Как раз к этой поре завершился летний конфликт на Халхин-Голе (в Монголии), где советские войска полностью разгромили 6-ю армию Японской империи. Этот ли пример воодушевил газетных пропагандистов, или просто начальство их обязало, но в первые дни финской кампании они расписывали наступление Красной армии в таких красках, будто финны где-то на горизонте уже махали белым флагом.

В частности, «Ленинградская правда» в номере от 2 декабря с большим энтузиазмом сопоставляла вооружение наших солдат – «новейшие снайперские винтовки и автоматические ручные пулемёты»?– с устаревшим арсеналом финских частей.

Однополчане отца, такие же молодые парни, задорили друг друга на пути к границе:

– Видал я их Финляндию на карте ?–  не сказать, что велика. Если дружно взяться –  пожалуй, за три дня можно пройти её всю…

Авторы «Ленинградской правды» во многом были правы. По технической оснащённости финская армия и впрямь отставала от нашей. По некоторым категориям разница прямо резала глаз: вся «танковая мощь» страны Суоми составляла 26 машин, тогда как у советской армии их было больше 2000. Но оказалось, что одно техническое превосходство – ещё не гарант успешного наступления.

Реалии этой войны оказались для отца и его товарищей «ледяным душем» – в переносном смысле, да и в прямом тоже. Финские лыжники, знавшие в своём краю каждый куст, с методичностью промыслового охотника истребляли колонны красноармейцев, пока те в открытую передвигались по дорогам чужой стороны.

Только после 4-месячных манёвров и огромных потерь (по самым сдержанным оценкам, больше 100 тысяч погибших) советским войскам удалось прорвать линию Маннергейма – оборонительный рубеж финнов. Причём многие красноармейцы погибали даже не из-за ран, а от обморожения.

Моего отца сложно было испугать 40-градусными морозами (они в ту пору и на Вятке не были редкостью). А вот одна шальная вражеская пуля на целый год умудрилась его свалить на госпитальную койку. С обездвиженной левой ногой отец вернулся на малую родину – в качестве пациента слободского госпиталя.

…Когда врач после утреннего осмотра велел перенести красноармейца Михонина в ординаторскую, папа понял, что предстоит серьёзный разговор. Это стало ещё очевидней, когда доктор – человек уже в годах – вдруг обратился к молодому бойцу по имени-отчеству:

– А ведь ты счастливчик, Павел Иванович. Если бы пуля прошла вон здесь, на пару сантиметров глубже, то пробила бы артерию. Тогда знаешь что? – Пока волокли бы тебя с передовой в медсанбат, истёк бы кровью, и всех делов.

Одно нехорошо в твоём ранении ?– пуля раздробила кость. Получилась каша из осколков, и срослись они неладно. С такой ногой ты будешь всё равно что без ноги?– сейчас она ни на что не годится, кроме как волочить её за собой. Но сдаваться рано. Есть способ вылечить твою ногу…

– …Снова ломать и сращивать ладом, – угадал отец.

– Вот видишь, ты не только счастливчик, а ещё и умный парень. Давай-ка сегодня после обеда готовиться к операции.

Вдыхая холодные и как будто мятные пары наркоза, отец и помыслить не мог на пороге забытья, что такой разговор, как сегодня утром, предстоит ему ещё трижды в ближайшие месяцы. Раз за разом раскрошенная кость срастались неправильно, превращая левую ногу в бесполезный придаток тела. Только 4-я попытка оказалась относительно удачной, и после неё врачи сочли за лучшее оставить всё как есть. Пускай с хромотой и большим неудобством, но всё же папа смог ходить без костылей, – на что уж и не надеялся. Нога в результате всех манипуляций (раскрошенный фрагмент кости доктора вынули) стала короче на 10 сантиметров.

Кто этого не знал – порой принимал за избыток манерности привычку отца отставлять правую ногу сильно в сторону (что хорошо видно на фотографиях). А на деле с таким увечьем это был единственный способ сохранить равновесие и не упасть.
После года лежания в госпиталях папа вышел на улицу белый, как картофельный росток по весне. Желая его подбодрить, знакомые шутили, что ходит он теперь вразвалку, будто заправский моряк. Пройдёт десять лет, и шутка окажется пророчеством – в 50-х отец станет капитаном на судне в Охотском море.

Тем временем с Запада пришла новая гроза: 22 июня 1941 года войну с СССР начала гитлеровская Германия. Призыву на фронт отец не подлежал, и с началом войны его недуг приобрёл прямо противоположный смысл: ещё вчера он вызывал жалость, а сегодня стал предметом зависти (пускай хромает, да ведь живой и в тылу)!

Теперь уже не один госпитальный хирург, а все знакомые и соседи называли отца счастливчиком – в сравнении с теми страшно поломанными бойцами, которых война возвращала в тыл без рук и ног, с подорванным здоровьем и повредившимся рассудком.

В довершение всех перемен, отец стал «командиром» – его поставили руководить лесозаготовительным участком, где трудились в основном женщины и работа шла круглый год без выходных.

В лесной глуши всё, что он мог узнать о ходе войны, заключалось в скупых на подробности газетных сводках Совинформбюро. Но человеку, который сам побывал в пекле сражений, и этих строк было достаточно, чтобы дорисовать всю картину происходящего.

И чем больше всматривался отец в ход освободительной войны – тем больше поражался возникшему сравнению. Словно гигантское зеркало отразило события той «незнаменитой» северной войны – и теперь уже советские солдаты, как прежде финны, делали нероятное, выбивая с родной земли более мощного и подготовленного противника.

К концу 40-х улеглись страсти на советском Дальнем Востоке, полностью освобождённом от японских оккупантов. Теперь, когда военные выполнили свой долг, на первый план вышла проблема демографии: после изгнания врага огромные территории остались вовсе безлюдными. Чтобы освоить их, в СССР развернули кампанию по переселению добровольцев на Дальний Восток. По своей широте и массовости она, конечно, уступала освоению целины – эпопее следующего десятилетия. Однако и на этот призыв государства откликнулись десятки тысяч человек. Отец за прошедшие годы освоился на руководящей работе, и ему доверили пост начальника поезда, который вёз вятских добровольцев на далёкий Сахалин. В поезде ехали несколько слободских девушек, которых Павел Иванович опекал по долгу землячества. Придя проверить запасы печного угля в их вагоне, он в шутку ворчал:

– Девки вы, девки! Ну ладно, я человек окопный и ко всему привычный – а вы-то куда сорвались в такую даль?

Так и познакомился папа со своей будущей супругой, а моей мамой. Нужно же было уехать с привычных мест и отправиться за 8,5 тысяч километров, чтобы сблизиться с той, с которой до этого ходил в Слободском одними и теми же улицами!

На новом месте отца направили на курсы судоводителей маломерных судов, после которых он стал капитаном судна в Охотском море и оставался им до своих последних дней. Иногда, оглядывая с палубы волнение моря, он ловил себя на сходстве этой картины с лесными просторами Слободской земли, которые так же расходились во все стороны переливами синего и серого.

Казалось, что бескрайний и бесстрастный океан залечит в его душе раны, оставшиеся с войны. Может, так бы оно и произошло, если бы не внезапная смерть отца?– собравшись на 7 ноября домой, он садился на поезд с подарками для жены и детей, но на ступеньках вагона произошло кровоизлияние в мозг (говоря по-научному – инсульт), и через несколько часов его не стало.

Мне было в то время 7 лет, младшему брату – 3 года. Наверное, поэтому при нас папа никогда не вспоминал про военное лихо и про то, как долго тянется день в больничной палате. В выходные он вместе с нами запускал воздушных змеев, рассказывал истории про лесных зверей, а в хорошую погоду вёл нас на берег залива и учил плавать (наш городок стоял на берегу залива)…

Готовясь к похоронам, мама приняла решение: пускай награды мужа сопровождают его в последнем пути. Когда в гроб положили все его медали, памятные знаки и грамоты, они укрыли отца будто саваном – до самого подбородка.

Полвека отделяют меня от последнего вечера, проведённого вместе с отцом, когда мы много играли, шутили и строили планы на будущую счастливую жизнь?– ещё не зная, что видимся в последний раз. Трагическая смерть отца научила меня, что и в разговоре со всяким человеком надо понимать, что этот разговор может оказаться последним.

По меркам своего сурового времени, отец был счастливым человеком: уцелел на войне, создал семью, оставил после себя наследников и добрую память.

Пересматривая папины снимки в старом альбоме, я думаю о тысячах его одиноких современников, которые унесли с собой в неизвестную даль всю историю своей жизни, и рассказать о них теперь некому.

Н. Ральникова, г. Слободской