Слободскому здравоохранению она отдала больше полувека, начав работать в далёком 1942-м. В начале 2016 года Мария Петровна Рохина (в девичестве Иутина) отметила 92-летие, а потом рассказала о войне и своей юности заведующей Центром патриотического воспитания им. Булатова.

Здесь рассказ Марии Петровны приведён в газетной редакции.

Беспокойное соседство

Я была старшей из 3-х детей в нашей семье, которая в конце 20-х жила рядом с Шепелями. Неподалёку находилась исправительная колония. За давностью лет не помню, отчего такое водилось, но не раз случались побеги из этой колонии. Беглецы бродили по окрестным деревням, выпрашивая у деревенских еду, курево и иногда одежду.

Случались и безобразия с их стороны – то сарай подожгут, то подкараулят и оберут одинокого прохожего.

Чтобы обороняться от непрошеных гостей, отец сначала купил ружьё-одностволку. А потом рассудил: «Не дело жить в постоянном страхе» – и перевёз семью в Слободской. Здесь за пару лет до войны мы купили половину верха в большом доме на Красноармейской, 7.

Тихие хлопоты

Наш папа, Пётр Еремеевич, был мастеровым-обувщиком и работал в артели «Маяк» – шил и ремонтировал обувь. Артель находилась на перекрёстке Советской и Халтурина, где сегодня стоит швейная фабрика «Весна».
Жалеючи мамин сон, поутру папа вставал первым. Ставил самовар, и пока вода закипала, тихо умывался и брился. Потом завтракал парой яиц, сваренных тут же в самоваре, пил чай с маслом – и перед выходом непременно целовал маму, а потом и нас, детишек.

Одно училище – два города

После школы я поступила на акушерское отделение в Слободское медучилище (оно занимало одно из одноэтажных зданий на улице Володарского).

Интересно распорядилась судьба: в начале войны наше училище расформировали, переведя сестринское отделение в Халтурин (сегодняшний Орлов), а акушерское – в Киров. Так что училась я одной специальности, но в двух городах.

Моя личная практика тоже сложилась своеобразно: став дипломированной акушеркой, я тем не менее весь свой стаж (53 года + 1 день) проработала медсестрой.

…и покатились слёзы

Воскресный день, когда началась война, врезался мне в память благодаря одному «мирному» ЧП: идя с отцом на рынок, я запнулась и упала в канаву порядочной глубины, которая отделяла тротуар от дороги. Обожглась растущей в яме крапивой, сильно поранила руку и ногу. Пришлось с полпути возвращаться домой, чтобы обработать раны. В этот-то момент, когда папа мазал мои ссадины зелёнкой, по радио объявили о гитлеровском вторжении. Слёзы покатились из папиных глаз, и всего три слова он сказал, закрыв глаза рукавом: «Маша, это конец!»

Его призвали через месяц. Поначалу разместили в учебном лагере, что в 2-х километрах от Макарья по Слободскому тракту. А поздней осенью, в ненастную полночь, он вдруг появился на пороге кировского общежития, где я тогда жила:

– Учёба наша закончилась: 7 ноября отправляют на фронт. Ты уж как-нибудь постарайся сообщить маме – пускай с ребятами приедет попрощаться на вокзал.

Не зря папа говорил про «ты уж как-нибудь» – ведь автобусного сообщения между Слободским и Кировом тогда не было, и не так-то просто было дать весточку родным. Но я постаралась, и в названный день мама с младшими детьми приехала в Киров на попутке.

Последний взгляд, последнее письмо

На перроне отец по очереди крепко обнял и поцеловал каждого из нас. Мама повторяла одно: «…Ты только, Петя, когда пойдёшь в вагон – не оглядывайся. Это плохая примета!»

После таких слов мы все неотрывно смотрели ему в спину, когда раздалась команда «по вагонам». Вот отец идёт по перрону – всё глядя перед собой, как велела мама. Вот запрыгивает на подножку вагона и… не сдержался всё-таки, бросил на нас прощальный взгляд. Тут же мама запричитала: «Не придёт, не вернётся наш Пётр Еремеевич!» – а слыша такое, и мы сразу в слёзы.

Случилось по сказанному – отец пропал без вести. Одно лишь письмо пришло от него с фронта, где он убеждал маму: береги, Лиза, детей, а за вещи не цепляйся – чтобы ребята не сидели голодом, продавай из дома что угодно…

Обменный поход

По правилам того времени, маме пришлось через суд доказывать потерю кормильца, чтобы получить небольшую пенсию (19 рублей в месяц).

Как в воду глядел Петр Еремеевич, наставляя маму «не держаться за вещи»: в голодные месяцы всё, что было ценного, ушло в обмен на еду. Среди прочего хорошо помнятся мои фетровые боты, которые мама выменяла на небольшой куль гороховой муки – из неё мы варили кисель.

Скоро в нашей небогатой округе меняться стало не на что – у всех продуктового запаса осталось «только-только себе на прожитьё».

Тогда мамины обменные рейсы стали дальними – на поезде добиралась до Шахуньи (Горьковская область) и Мантурово (Костромская область). А случалось, ходила пешком километров за 80 всё с той же целью – сменять одежду или обувь на хлеб или другое съестное.

Для таких походов несколько женщин нашей округи собирались группой: не лучшее было время, чтобы ходить поодиночке.

«С поправкой на голод»

Окончив училище, в сентябре 1942-го я пришла работать медсестрой в только что открытые санаторные ясли № 1 (находились на углу Советской и Карла Маркса).

Мне ещё не исполнилось 18-ти лет, и чтобы трудоустроиться, нужно было поручительство кого-то из руководства яслей. За меня поручилась старший воспитатель Татьяна Гавриловна Титова, за что я благодарна ей доныне.

В те годы детей принимали в ясли совсем крохотными, считанные недели от роду – при тыловой жизни, с её скудостью и надсадой, родителям некогда было засиживаться с ребёнком.

Из-за плохого питания многие дети заметно отставали от нормы в своём развитии – для примера скажу, что в год ещё не каждый мог держать голову. Потому и задача нашего коллектива, звучавшая официально – «Оздоровить детей», на деле означала, что малышей надо хоть изредка кормить досыта.

И мы старались, насколько хватало сил и сообразительности. Чтобы немного усилить дневное меню (жидкий суп да пресная каша), брали на маслозаводе так называемый обрат – жидкость, которая остаётся от молока после снятия сливок. Этот обрат «подбивали» мукой, а ближе к концу войны – яичным порошком (его в СССР поставляли союзники-американцы). Получался кисель не кисель, пюре не пюре – просто ещё одно средство «обмануть голод».

Как увидят наши малыши, что воспитатель несёт разливать по чашкам ведро обрата – сейчас захлопают в ладошки, будто праздник великий настал. Мы (персонал яслей) в такие моменты не знали, куда и отвернуться, чтобы дети не видали наших слёз.

В яслях я работала ещё три года после окончания войны, пока весной 1948 года меня не перевели медсестрой в городскую поликлинику.

Спасибо «салотопке»

Есть такие реалии в Слободском, которые от военных лет до современности дошли практически неизменными. (Прежде всего это, конечно, исторические памятники).

Но было и такое, о чём сегодня едва ли уж вспомнит десяток человек в окрýге. Многие ли сегодня могут сказать, что своими глазами видали слободскую «салотопку» (в районе «Игрушки») – небольшое предприятие, где варили немудрёное хозяйственное мыло по дедовским технологиям.

Для этих целей вытапливали сало из мёртвых животных, прежде всего – лошадей (их много в войну погибало от непосильного труда на скудной кормёжке).

«Салотопка» входила в систему горкомбината – в переводе на современный язык, была муниципальным предприятием. На ней работала наша квартирантка тётя Шура Соколова, эвакуированная из блокадного Ленинграда со своей дочкой Майей.

От тёти Шуры и нам временами перепадала пара брусков этого мыла – первого и для большинства единственного средства гигиены в тыловой жизни.

Счастье и достаток – порознь

После Победы моя жизнь поначалу устроилась очень благополучно. О замужестве многим сверстницам оставалось только мечтать, ведь война сильно проредила мужское население. А я подружилась с Сергеем Рохиным – участником войны, парнем спокойным, непьющим и работящим.

Рохины жили от нас через улицу, и мы с Сергеем были друг у друга на виду, ещё когда учились в школе, – но близко познакомились только после войны, и в 1947 году поженились.

Из-за фронтового ранения Сергей сильно прихрамывал – одна нога у него была намного короче другой. Получил 2-ю группу инвалидности, но без дела не сидел – как все в его семье.

Дом Рохиных, куда я переехала после свадьбы, был зажиточный: свёкор держал большое хозяйство – от индюков до коров. Что касается огорода, тут одних помидоров мы каждую весну высаживали почти по тысяче корней. Было что по осени продать на рынке для пополнения семейного бюджета! Те же помидоры мы с золовкой (сестрой мужа) носили на рынок бельевыми корзинами, повесив их по две на коромысло.

Вдобавок свёкор был известен в округе как отличный каменщик – потому, как говорится, не он искал заказы, а заказы сами его находили. На подработку (или «калым», как выражалось наше поколение) он брал с собой и сына, то есть моего мужа.
А по неписаному правилу тех лет, где калым – там и рюмка-другая. Одна за успех начинания, да вторая потом с устатку, а там и ещё какой-нибудь повод отыщется.

Тут и надломилось наше счастье: стал Серёжа попивать, тут и мне с ним досталось немало лиха.

Уже четверть века, как мужа нет на свете, а иной раз и сегодня скажешь себе с горечью: может, счастливей бы мы прожили свой век, не будь этих калымов с их доступной выпивкой…

Потому и молодёжи скажу: не гонитесь за достатком, будто бы он единственный залог семейного счастья. Бывает и такое, что счастье с деньгами ходят порознь.

А сверх этого скажу ещё другое: пускай и сегодня жизнь нелегка, а всё же современные трудности – пустяк, если сравнить с нашими тыловыми тяготами. Никому на свете не пожелаю пережить, что самой довелось в войну.

Подготовка публикации –
Наталья Лихачёва, Центр патриотического воспитания им. Булатова
Виктор Хардин, «Скат-Инфо Плюс»