Свою биографию рассказывает Евгений Васильевич Смышляев, единственный ныне здравствующий полный кавалер ордена Славы на Слободской земле

«Ствол длинный, жизнь короткая», – так с горьким юмором говорили про нас фронтовые товарищи. Служа в расчёте 76-миллиметровой полковой пушки, мы шли в атаку плечом к плечу с пехотой. Вот почему многие мои товарищи только и успели поучаствовать, что в одном-двух боях.

Мне посчастливилось стать исключением из этого правила.

Пока эти события живы у меня в памяти, я хочу рассказать свою биографию бойца из орудийного расчёта. Рассказать не только за себя, но и за всех сверстников, которые не успели этого сделать.

Гармонист на «провожанках»

Моё детство и ранняя юность прошли в деревне Пигильмаш (Марийская АССР), где я родился 20 декабря 1926 года. Кроме меня, в семье рос брат Виталий, 1931 года рождения, и три сестры – Лида, Фаина и Тамара.

В жизни довоенной деревни хватало и светлых, и тёмных страниц. Вспоминается, как в 1932-м плакала мать, когда пришлось отдавать в колхоз лошадь Машку.

С 1933 года папа стал брать меня в поле и приучать к крестьянскому труду. Посадит верхом на лошадь, даст повод в руки: «Борони полосу, малец».

До войны на деревне широко праздновали Масленицу, Пасху и Троицу – с народными гуляниями и церковной службой. Особым праздником в Пигильмаше было 21 сентября?– рождество Пресвятой Богородицы. (Его отмечали даже в первые послевоенные годы).

После коллективизации в колхозе работали за трудодни. На эти трудодни потом начислялась натуральная оплата – зерном, кормами. Самая высокая оплата была в 1937-м: за каждый трудодень по 8 килограммов зерна.

Наш отец работал трактористом, да ещё на личном подворье мы держали корову, овец, поросят и кур, разводили также пчёл и возделывали сад. Так что в материальном плане жили неплохо – грех жаловаться.

За год до войны отец купил мне гармонь-хромку. Вот было радости! Постепенно я выучился играть и стал завсегдатаем вечёрок и деревенских гуляний.

Но тут началась война, и теперь на гармони я играл, когда односельчан провожали в армию. Было мне в ту пору 14 с половиной лет.

Досрочно – ефрейтор

Отца вместе с другими трактористами призвали в сентябре 1941-го, когда был убран урожай и посеяны озимые. Я сопровождал его до самой Йошкар-Олы, где успел ещё купить на рынке бутылку вина. Когда их колонну вели на вокзал, я забежал в неё и украдкой передал бутылку отцу. Позже он в письме благодарил меня за эту услугу. Из последующих писем мы поняли, что на фронте отец служит водителем броневика.

С уходом мужчин тяжёлая работа легла на нас – подростков. До 1943 года кем только я не побыл – и бригадиром на поле, и молотобойцем в кузнице.

Всех ребят постарше меня (с 1922 по 1925 годы рождения) до весны 1943-го призвали на фронт, а к осени на многих уже пришли похоронки. Вдвойне горько было их читать, как вспомнишь, что у этого человека на проводах я был гармонистом. Беда не обошла и наш дом: получили извещение, что наш отец пропал без вести 12 марта 1943 года. Мама в свои 35 лет осталась одна с пятью детьми.

Наступила зима с 1942 года на 1943. Меня со всеми сверстниками отправили на лесозаготовки в посёлок Тюмша, недалеко от станции Шелангер. В рабочие дни мы пилили лес, а в выходные нам преподавали военное дело – учили на снайперов. Но в середине апреля, к весенней посевной, отпустили по домам.

Дав проработать лето в колхозе, нас призвали в армию осенью 1943-го. Я оказался в Костромской области – в учебном артиллерийском дивизионе, в батарее под командованием гвардии лейтенанта Андреева.

Вся батарея – 108 человек – помещалась в одной большой землянке. На физзарядку в любой мороз мы ходили в одних рубашках, брюках и ботинках с обмотками. Сразу после физзарядки – умывание на реке в проруби.

Всю зиму 1943-1944 года нас учили военному делу, дав установку, что по окончании курса мы должны стать младшими командирами. Но, как говорится, «жизнь внесла коррективы»: не дожидаясь окончания курса, в мае 1944-го нам досрочно присвоили звание ефрейтора и отправили на фронт. Оказалось, что за последние месяцы армия понесла большие потери и нуждается в скорейшем пополнении.

«Полковушка» и пехота

Судьба в лице комбата определила меня служить в расчёт 76-миллиметровой полковой пушки, принадлежащей 426 стрелковому полку, 88 стрелковой дивизии 31 армии 3 Белорусского фронта.

Задача наших расчётов была – оперативно подавлять огневые точки противника. Каждая уничтоженная точка означала спасённые жизни советских пехотинцев. Прекрасно понимая это, пехота ласково величала наши 76-миллиметровые орудия «полковушками».

Взводом, в который входил наш расчёт, командовал лейтенант Ярилин, а вторым командиром был гвардии младший лейтенант Пирожков (между прочим, цыган по национальности).

В обороне мы стояли на восточной окраине Белоруссии, не доходя 20-и километров до Орши.

Первая заповедь бойца на передовой: «Чем глубже окопаешься – тем дольше проживёшь». Однако оборона нашего полка проходила по болотистой местности, и зарываться вглубь было некуда. Вместо траншей защитой служили стены, выложенные из дёрна.

Огневая позиция нашей пушки находилась сразу за траншеей, где укрывались пехотинцы. Укрытием нашего орудийного расчёта служил блиндаж с бревенчатым накатом.

В первые же дни из моих коллег-артиллеристов погиб Юра Чулков – не успел выглянуть из траншеи, как немецкий снайпер сразил его наповал. Это было первое горе, постигшее нас на передовой…

Но жизнь в обороне шла своим чередом: очень скоро привыкли мы и к смерти, и к крови. Пользуясь временным затишьем, доучивали матчасть: тренировали-то нас на 45-миллиметровых пушках, а здесь приставили к 76-миллиметровым – разница немалая!

Мина на нейтральной полосе

Переломный час настал утром 23 июня 1944 года. Мы, обычные бойцы, в тот момент не могли знать, что начинается масштабная операция «Багратион» (по освобождению Белоруссии).

Первыми по вражеским позициям ударили реактивные миномёты «Катюша», чей звук наполнял душу гитлеровцев суеверным страхом. Следом подключилась остальная артиллерия – в том числе и наш расчёт.

В тот период я исполнял в расчёте обязанности замкового. В мои задачи входило:

а) Закрыть орудийный замок, когда заряжающий загонит снаряд в ствол.

б) После выстрела тут же открыть замок, чтобы выпала опустевшая гильза.

23 июня артподготовка была такой напряжённой и долгой, что к началу пешей атаки я уже сбил правую руку до крови – пришлось её бинтовать.

Как только волна нашей пехоты пошла на прорыв вражеской обороны, прозвучал приказ: «Орудия – вслед за пехотой!» Тут одни из нас взяли лямки с крючьями, другие стали толкать сзади – и так перетащили нашу 900-килограммовую «полковушку» через траншею. Но не успели мы прокатить её несколько метров по бывшей нейтральной полосе, как орудие наскочило колесом на мину.

Сразу ранило нескольких человек, однако легкораненые после перевязки продолжили движение. А вот мой однополчанин и земляк Зайчиков (родом из д. Юшково, в 15-и километрах от Йошкар-Олы) выбил из строя совсем – впоследствии я с сожалением узнал, что он ослеп.

Наступать, пока есть силы

В первый же день наступления на прямой наводке наше орудие разбило 2 дзота, подожгло машину с боеприпасами и уничтожило до 30 гитлеровцев.

Вслед за пехотой мы форсировали на плотах реки Березину и Неман, прошли по Беловежской пуще. Там, где была возможность, пушку катили на конной тяге.

За активное участие в прорыве меня, Бориса Тореева и Ефима Пугачевского наградили орденами Славы III степени, – их вручил нам осенью 1944-го командир полка подполковник Юзвак.

…Наступление, между тем, продолжалось. Идти приходилось днями и ночами, не по одному десятку километров за переход. Однако никто из нас не роптал. Все понимали смысл круглосуточного изматывающего движения: нельзя позволить немцу перевести дух и закрепиться в обороне. Стоит врагу получить лишних несколько часов – тут же закопается в землю по всем правилам военной науки, и попробуй-ка потом выкури его оттуда!

Освободив город Оршу, мы продвигались на запад Белоруссии. С этой поры орудия всегда ставили вместе с пехотой на прямую наводку, лицом к лицу с врагом. Стрелять с закрытых позиций, выражаясь современным языком, стало «немодно».

Всё дальше на Запад

Скоро Белоруссия осталась позади, а перед нами открылись литовские земли. Простые литовцы смотрели на наше продвижение без большого энтузиазма. Они привыкли жить хуторами, где каждый сам себе хозяин. Ясное дело, что перспектива жить в колхозе, на советский лад, была им не по нутру.

После Литвы вступили в Польшу. Освободив город Сувалки, мы шли через сельскохозяйственные районы, встречая хорошее отношение местных жителей. Командование несколько раз выдавало нам польские деньги?– «злотые». А куда бойцу их девать посреди полей? Самое разумное было – отдавать их встречным полякам. Что мы и делали.

Наступила осень 1944-го. Войдя в Восточную Пруссию (ныне Калининградская область), мы встретили яростное, удвоенное сопротивление врага. Думаю, сказался среди прочего и тот факт, что в Пруссии находились частные владения у высокопоставленного немецкого офицерства.

Пропаганду гитлеровцы вели такую, что якобы русские по приходе всё уничтожают, не оставляя камня на камне. Оттого и гражданское население, кто только мог двигаться, бросали нажитое и уходили вглубь страны вместе с войсками вермахта.

Шапка улетела… голова цела!

Богатой и благоустроенной предстала нашим глазам Прусская земля – даже между хуторами дороги здесь были заасфальтированы.

Я в то время был орудийным наводчиком, а в отсутствие командира орудия заменял его. В боях за город Лансберг наш расчёт вновь отличился: отражая вражескую контратаку, мы разбили наблюдательный пункт противника и уничтожили до 25 солдат и офицеров. За это я был награждён орденом Славы II степени.

Ближе к концу войны я сделал для себя вывод: какая-то высшая сила, как её ни называй, хранит меня. Был, например, такой эпизод: осколком мне пробило насквозь сапог и даже порвало завязку у кальсон, а ногу только чуть царапнуло. Второй случай: осколок пробил фуфайку, брючный ремень и опушку у брюк – остановился уже у самого тела, но не поранил его, а только немного обжёг кожу.

Или эта удивительная история: однажды мы с ездовым повезли пушку в артиллерийскую мастерскую – требовалось заменить масло в гидрооткате. Как ни осторожничали в дороге, но наехали колесом орудия на противотанковую мину. Пушку разбило взрывом так сильно, что она уже не подлежала восстановлению (вместо неё нам выдали новую). А нас с ездовым почти не задело: один только шальной осколок, пройдя по касательной, оцарапал мне голову… и сорвал с головы шапку, откинув её так далеко, что я искал-искал – и не смог её найти.

Последний бой перед глазами

Спросите кого угодно из фронтовиков, они подтвердят: последние минуты перед тяжёлым ранением всегда запоминаются очень остро. Через годы так и висят они в памяти, будто картина на стене. Вот и я, стоит закрыть глаза, вижу этот день 2 марта 1945 года, немецкий хутор и каменный сарай, в 3-х метрах от которого стоит наша пушка. Командир орудия угодил в медсанбат, поэтому я за командира.

Только что доставили на повозках новую партию снарядов, и все занялись их переноской к орудию. И тут вражеский снаряд попадает прямиком в стену сарая. Сразу убило наводчика (осколок угодил ему в голову), всех остальных ранило.
На этом служба на передовой для меня закончилась.

Нас перевязали и доставили в медсанбат на тех же повозках, на которых только что привезли снаряды. Оказалось, что я «поймал» несколько осколков в бедро и поясницу.

После медсанбата был полевой госпиталь, а на долечивание меня отправили в Каунас (Литва). Из госпиталя я выписался 15 июня 1945-го – и ещё год служил в 6-й Гвардейской Инженерной бригаде в западной Белоруссии. Демобилизовался в январе 1947 года в звании гвардии младшего сержанта (по состоянию здоровья) – и сразу вернулся в родной Пигильмаш.

Без сил во ржи

Дома на общем собрании колхоза меня избрали бригадиром, а весной 1947-го я познакомился с будущей своей супругой ?– Агнией Сергеевной, которая работала учительницей в соседней деревне Чебер-Юла.

Всю весну и лето 1947-го, вплоть до нового урожая, жилось на селе очень трудно и голодно. Помню, как однажды я возвращался с лугов через ржаное поле и вдруг понял, что не могу идти дальше – силы совсем меня покинули.

Но после военных лишений чем можно было меня испугать? Упав в рожь, я полежал в ней некоторое время, успокоился и пожевал недозревших зёрен, сколько смог захватить в горсть. Немного пришёл в себя, поднялся и кое-как всё же добрёл до дома…

Чего только мы не поели в тот год, только бы выжить! Даже липовые ветки мелко рубили, сушили, потом мололи и ели, с чем-нибудь смешав. Но поспел новый урожай – и народ ожил. С первой же молотьбы высушили ржи, смололи муки и выдали авансом по 8 килограммов на каждого едока.

Годы в Каринторфе

9 января 1948 года, когда жизнь наладилась, мы с Агнией поженились. Весной 1952-го я, по отцовскому примеру, окончил курсы трактористов. Начал работать на гусеничном ДТ-54 – «рабочей лошадке» послевоенного села, всем знакомой по фильму «Дело было в Пенькове».

5 декабря 1948 года у нас родилась дочь Светлана.

Весной 1961 года мы приехали в гости к шурину (брату жены), который жил в посёлке Каринторф. Осмотревшись, я понял, что и сам не против перебраться сюда на жительство. Так мы и поступили в июне 1961-го.

Здесь я отучился на машиниста торфоуборочного комбайна, а моя супруга стала работать продавцом в хлебном магазине.

Четверть века (с 1961 по 1986 гг.) отработал я на Каринском торфопредприятии. Кроме пенсии, заслужил немало поощрений, включая Почётный диплом Министерства топливной промышленности. Награждён также орденом Трудового Красного Знамени.

На пороге своего 80-летия, в 2006 году, я переехал в город Слободской, где живут два моих внука, Олег и Дмитрий, – а сейчас есть уже и правнук. И здесь же, в Слободском, мой портрет поместили в Аллею Славы возле Вечного огня, о чём я и не помышлял. За что я удостоился такой чести, будет понятно из заключительной главы.

Один из 2,5 тысяч

Боевым орденом Славы I степени меня наградили 31 декабря 1987 года, а вручили орден 17 марта 1988 года. Так спустя 42 года после Победы я стал полным кавалером ордена.

Гражданские лица этой системы могут не знать, поэтому остановлюсь на ней подробней. За свой последний бой, в котором меня тяжело ранило (2 марта 1945 года), я был представлен снова к ордену Славы II степени – о чём долгое время и знать не знал. Но поскольку к той поре я уже был награждён орденом Славы II степени, то произошло перенаграждение – на следующую по высоте степень, в моём случае на орден I степени.

Много ли нас, бойцов, прошли все эти ступени – покажет следующая статистика: к 1978 году орденов Славы III степени было вручено около миллиона, II степени – более 46 тысяч, а I степени – только 2674.

Привожу эти цифры не для того, чтобы подчеркнуть свой особый статус. Каждый из тех, с кем мне довелось воевать, приближал Победу как мог. И если кто-то погиб в первой же атаке – разве это его вина?

Сегодня нас, ветеранов-фронтовиков, осталось в Слободском всего несколько десятков. Печатное слово долговечнее человека, и строки наших воспоминаний переживут нас. Хочется верить, что мы писали их не напрасно, что кого-то и мой рассказ в трудную минуту подбодрит, заставит поверить в свои силы.

Идя к великой общей цели, мы не задавались вопросом: сможем или нет?

Миллионы бойцов положили жизнь за Победу, и они не спрашивали друг друга: правильно мы делаем или нет?

Сегодня другая жизнь, когда каждый может остановиться и порассуждать: куда и зачем я иду? Если вы тоже об этом задумались, пусть наш опыт будет вам в помощь.

Текст – Е. Смышляев
Подготовка публикации – Н. Лихачёва,
Центр патриотического воспитания им. Булатова
Фотографии – из архива Е. Смышляева