У обоих супругов Шульгиных, что живут в Вахрушах, возраст близится к 90-летней отметке.

Начало Великой Отечественной они оба встретили детьми: Якову Яковлевичу было 11 лет, Марии Васильевне – 13. Какой запомнилась им жизнь в военном тылу?

– Мы жили в деревне Ромаши – на землях ныне несуществующего Заполомского сельсовета, – вспоминает Мария Васильевна. Невелика деревня, и вышло так, что всех ромашовских мужчин, годных по возрасту к солдатской службе, в первые же месяцы призвали на фронт.

Уже наступила осень и начались занятия в школе, когда однажды посреди урока учительница вдруг вызвала меня в коридор. Что такое случилось? Выхожу – а в коридоре стоит Данилка, муж моей старшей сестры Катерины. Оказалось, что он, получив повестку, по пути забежал со мной попрощаться. Вот и вышло, что в семье я была последней, кто видел Данилку живым – не пожалела война его молодых лет.

– Как в одной фразе передать настроение, с каким жилось нам в тылу? – добавляет М. Шульгина. – Вот приведу пример с фронтовым письмами-треугольниками. Ждали мы их с нетерпением, почтальона выглядывали ещё издалека – а как возьмёшь тот треугольник в руки, так и боязно открывать: ну как оно последнее, посмертное, где однополчане сообщают о гибели близкого тебе человека? Мало кого пощадила война, и не осталось в нашей округе такой семьи, куда бы не пришло письмо-похоронка – у одних не стало отца, у других – мужа, брата, сына. А были и такие горемыки, у кого в семье всех ушедших на фронт подчистую выкосило – только и осталось памяти, что ряд фотокарточек в серванте.

– Но какое бы горе ни было, а нам, тыловикам, как-то надо дальше жить, – продолжает Яков Яковлевич. – Пожалуй, тому тяжёлому и каждодневному труду нужно спасибо сказать, что помогал отвлечься мыслями от печали, какая бывает после потери близких.

Ещё подростком я был, когда меня поставили работать бригадиром в колхозе. Не за большой опыт или особенную смекалку, а просто больше некого было – взрослые парни все в армии. По долгу этой работы доводилось мне хаживать в один присест по 18 километров (лошадку простому бригадиру никто не даст, невелика птица).

Отмахать такое расстояние и сытому мужику непросто, а мне, тощему голодному подростку, приходилось всю волю собрать в кулак, чтобы добраться до места. Бывало, в дороге так ослабеешь, что ноги на ровном месте подкашиваются, в голове мутится. Тогда уж, чтобы в обморок не падать, приляжешь на землю и даёшь себе минуту перерыва. Сердце поуспокоится, сознание прояснеет?–  значит, можно топать дальше.

А вскоре с бригадиров меня пересадили на трактор. Ничего, справился и с этой работой. В военное время, сами понимаете, жизнь и начальство не спрашивали, «чего бы ты, брат, хотел?» – просто ставили перед фактом.

Мария Васильевна тоже стала работать в колхозе. Для неё, деревенской девчонки, в уходе за колхозным стадом всё было знакомым и привычным:

– … Только норовистые быки доводили до слёз, – вспоминает М. Шульгина. – Особенно один, чёрный. Бывало, упрётся, и никак его с места не сдвинешь. Всё характер показывал. И словами его стыдишь, и хворостиной грозишь, – но какая быку печаль от девчоночьих угроз, если он двух здоровых мужиков за собой потащит и не заметит. Уж когда совсем, бывало, с ним замучаюсь – бежала ко взрослым просить помощи.

– Чем вы питались в военную пору? – спросила я Марию Васильевну.

– Чтобы голод не донимал, самым простым решением было напечь стопку лепёшек. Пекли из всего, что можно смолоть или натереть?– тут в ход шла и мёрзлая да подгнившая картошка, и трава.

Хлеб в те годы мы тоже пекли с разными добавками, чтобы на подольше хватило муки. Так что, по правде сказать, подолгу голодными мы не сидели, но уж, конечно, пища была без изысков – как говорится, «быть бы живу».

– Несмотря на все тяготы, юность брала своё, – улыбаются мои собеседники. – Бывало, ребята постарше договорятся с гармонистом да и устроят после работы вечёрку в заброшенном доме. О выпивке и мыслей не было. Весь вечер (это после колхозной-то смены!) мы плясали и пели частушки, а в ночи бежали домой, чтобы немного поспать перед новым трудовым днём.

Детство наше будто корова языком слизнула – вместо игр мы с малолетства проходили школу жизни. Зато когда повзрослели, трудно было нас чем-то напугать, тыловые будни всему научили.

Слушая супругов Шульгиных, я не раз спросила себя: отчего люди послевоенного поколения, куда более благополучные и не заставшие голода и холода 40-х, уходят из жизни так рано – едва выйдя на пенсию, а то и раньше? Может, не хватает им той самой закалки, которую получили дети войны?

Текст – А. Кетько

Фото автора